Как то видел я древние похороны. (Почему древние, потому что сейчас на джипах-катафалках везут прямо к кладбищу). Процессия проходила под окнами домов. Впереди несли гроб, и сзади рядами шли женщины, больше тысячи. Было пасмурно, тучи закрывали свет неба. Эта древняя площадь, этот древний город и эти древние женщины – огромное впечатление оказали на людей, выглядывающих изо всех окон.
Женщин не было стройных и тонких (обложили, болезнь современности – ожирение), за гробом эти древние бабищи шли рядами. Их загар на лицах и руках отливал в сумраке дня сизым как слива (тоже дань современности – солярии на каждом углу) – они совсем не белокожие. На них были одеяния, которым тысяча лет от роду, плахты и панёвы (ретро сейчас в моде). Почти все были босы (шлепки, голые ноги). Они древни – эти бабищи. Впереди несли гроб. Какую старину они хоронили, если они пошли за гробом, эти бабищи в паневах и в безмолвии?! Я весь день ходил и думал.
Понятно, что эти женщины хоронят древность. Я не очень уверен, но кажется это так, – может я плохо знаю мораль, или она у меня своя. Под эти похороны я подумал о том, что кто-то там умер, но женщины опять родят сыновей, за смертью шла жизнь. Мать – это очень древне, как те бабы в степи, и как эти женщины за гробом.
Да, но символично, народ спит и не бодрствует. И тогда эти женщины не будут рожать. Они тогда хоронили символически всех нас. И это хуже для будущих детей, ибо они хоронили и их тоже. Семьи уже нет. Однополые браки, девочки не хотят рожать и иметь детей.
И это страшно, как в бессоннице, приходит к разуму непонятное, фантастическое, как эти похороны. Ты читаешь «оконную газету времени». У нас будет ночь пира во время чумы, с теми флажками, которыми нас обложили. И к этому уже пришли. На вывесках одни развлечения: салоны и клубы, шопинги – все для удовольствия; и наркотики всюду – в квасе по рецепту положено, рецепт от фирмы, имидж ничто – фанта все. Народ болен. Народ бредит, русские песни под рок-музыку с голыми плясками поет. Если начнешь говорить кому о чем-то выше развлечений – они будут кивать и хвалить и хлопать меня по плечу, как дурака, еще не познавшего наслаждения жизни.
Извечный вопрос российский: что делать? – опять висит над головой.
Мы сказали, что добродетели, верности, справедливости – все это ничто перед нулем смерти. Но нет. Мы неправы перед лицом живущих и детей. Жизнь продолжается. Земля проходит орбитой своей снова и снова. И вновь польет дождь, возрождая зелень жизни. И дождь смочит асфальт городов, в лужах на тротуарах отразятся дома. И дома отраженные в асфальте луж, будут подобны платоновским теням, где подлинные дома (если по Платону) на подлинных улицах – это идеи.
И жить страшно маленькому человеку, как детки боятся войти в темную комнату. Но все бывает страшно первый раз, если впереди ждет тебя смерть!… Был человек, был маленький мальчик, был гимназист-подросток, был ученик духовного училища, был ученик семинарии, не закончивши ни то ни другое: из одного переведен, а другое оставил по болезни. Были – детство, отрочество, молодая юность, были экзамены по закону Божьему, где спрашивали вразбивку объяснение десяти заповедей, была болезнь, долгая больница, а потом работа-работа-работа, – все было!…
Когда же человек умирает, его везут на кладбище (оскорбительное слово – склад какой-то, где штабелями кладут гробы), и закапывают в землю, предав человеческий труп медлительному поеданию червей. В земле – черви роются в человеке, как в шахтах и катакомбах. Или еще, по смерти, отвозят в крематорий и там сжигают. И в крематории тогда дано человеку испытать последние человеческие судороги. (Преддверие таких мне довелось пережить: когда в мороз 28г я провалился в прорубь. Пока меня на телеге везли до домов, в мокрой заледеневшей одежде несколько верст, – я испытал, как сводило все жилы рук, ног и внутренностей даже. В тот раз я потерял сознание). В камере крематория в температуре до двух тысяч градусов Реомюра (1000г С), в две минуты истлевают вничто – гроб и человеческая одежда. Остается голый труп, и голый человек начинает двигаться: у мертвеца подгибаются ноги, и руки его ползут к шее, пытаясь захватить себе горло; голова втягивается в плечи. Если у того окошка, через которое видно, как две тысячи градусов Реомюра уничтожают человека, стоит живой человек со сломанными слабыми нервами, – у этого живого седеют волосы, и последние человеческие судороги кажутся ему нарушающими смерть, кажется что мертвец оживает в огне. Мертвец принимает бесстыдные позы, иногда вставая на четвереньки, поворачиваясь, пока весь не вспыхнет, а через двадцать минут от человека остается горсть пепла. Будто убивали живого, сожгли в мучениях.
Был человек, был мальчик, подросток, юноша; были радости, горести, успехи, обиды, гордости!
Маленьким мальчиком я видел похожую смерть кота Рыжика, очень печальную, – взрослые дяди бросили его умирать в костер «пожог-ямы». Кот передушил курей на ферме, а тут была пилорама. Рядом для сжигания сучков и отходов вырыта яма, в которой постоянно горел огонь. Кота убили, разбив ему голову. А когда его кинули в огонь – я мальчишка увидел, что кот вроде бы ожил в огне и кувыркался, пока не вспыхнул. Дети мыслят конкретными образами. После этого я долго сидел в саду, – солнцем ведая весь холод смерти.
В городе Коломна есть башня Марины Мнишек. Предания рассказывают, что в этой крепостной кремлевской башне – высокой, угловой, стройной и глухой – погибла Марина Мнишек вместе со спрятанными богатствами. Предание утверждает, что она заключена была в эту башню, и была она оборотнем, оборачивалась сорокою-вороною и летала над Россией, неся разрушение. И предание рассказывает такую историю: как дьяки, воевода Коломенский Данила и попы со епископом, прознали, что Марина оборачивается вороной-сорокою, подкараулили. Зашли они в башню, когда она спящая была. И освятили окна, бойницы и двери святою водою, чтобы не могла Марина вылететь из башни вороной. Они учинили тем самым большую ошибку, эти попы. Тело Марины Мнишек лежало в башне, будто спало, а Марина вороной летала над Россией. С тех пор по сей день душа Марины вороной и летает, не может соединиться со своим телом, давно уже сгнившим. Все вороны над Россией – душа Марины Мнишек.
Жизнь и смерть построена на крови.
Умеющий умирать должен уметь и убивать, – так было издревле, а убийство – гадость, мерзость…. Но в мире все на крови вплоть до любовного ложа, нарушение девственности и то кровь, и рождение в крови. Если сейчас человечество отвергает кровь – то убийство все-таки остается. Есть убийство без крови. Смертную казнь отменили, а убийство осталось, да, особенно без крови – убийство желтое, сукровичное, статистическое, цифровое (как модно). Если рабочему скажут, что он не нужен, выброшен за борт – все убит без крови…. Можно убивать поцелуями, и ласкою, и ложью, можно воровать у самого себя. Мы живем в России – мы русские (не по нации, по определению) и мы должны строить свою Россию русскими мужичьими руками, а не продавать свою землю и свои недра, не воровать у себя.
Сейчас дискредитировано слово социализм. Зря, неправильно его сравнивают с «диктатурой пролетариата». Сам социализм – это сочувствие друг другу. Социальный значит общественный. И не власть важна и не власть делает социализм, его не было еще в природе ни в одной стране, тем более у нас, где диктатура имперская сменилась на другую диктатуру личности. А потом на диктатуру бюрократии, с ее «панибратством», с телефонным правом. А сейчас происходит распад империи бюрократии, но это очень трудное дело, потому что заменить-то ее нечем. Старое уже все изжито Цезари, Наполеоны, Сталины – уже сыты мы по горло ими. А демократию быстро прибирают к рукам бюрократы, дельцы и мошенники, они если у власти, то свергнуть их не просто – «рука руку моет».
Похороны за «оконной газетой времени» – это похороны древностей, но никак не жизни новой – сыновей и дочерей тех же бабищ, что шли за гробом. Мы говорили о волках, вначале. Есть некое волчье правило, я читал у Брема, – волки съедают своих стариков, когда старики дряхлеют; потому что старики отступили от законов равенства дряхлостью и моральным развалом, а природа не терпит неравенства сил. Но общество людей – не волчья стая?!?
Хорошо. Никогда, ни в единую минуту человек не может сказать, что он есть поистине то, что он есть в эту единую минуту.
Люди не подозревают, как они гипнотизируются. Люди могут гипнотизироваться на мерзость и на благородство – не гипнотизерами, но человеческим обществом. Волки от природы соподчинены равенству сил. А человеку, кроме всего природного дана Любовь. Мир велик, но он меньше той любви, которая в душе человека. И если узнаем об этом, всему обществу надо узнать в себе большее, если будем помнить и если станем социалистами – сочувствуя друг другу – мы будем жить лучше и счастливее.
